Автобус, в котором я ехал домой, был почти полон. Место досталось на заднем сидении, потому что билет покупал буквально перед отправлением. Рядом со мной умостился солдат с голубыми погонами и петлицами воздушно – десантных войск. То, что он десантник, а не «авиатор», можно было определить и на расстоянии, поскольку из-под расстёгнутой на груди шинели выглядывал клинышек голубых полосок тельняшки, которую не спутаешь с флотской. Внешне он не выглядел таким лихим и могучим, какими нам представляют десантников плакаты и фотографии. Среднего роста, погоны не на косой сажени плеч, и когда он оденет гражданский костюм, то, пожалуй, ничем не выделится в ряду сверстников. Ехать предстояло не один час, и потому возникла проблема «укорачивания пути». Лучшие способы – сон, чтение, разговоры. Спать на заднем сидении не очень-то удаётся, потому как оно самое чувствительное к дорожным неровностям. Для чтения автобус – самый неудобный вид транспорта: буквы прыгают, глаза быстро устают. Оставалось последнее.

— В отпуск? – обратился я к десантнику, подкрепляя вопрос улыбкой.

— Да нет… дембель, — ответил он также с улыбкой, правда, не с такой актёрской как у меня, а более естественной.
— А почему в феврале, а не в ноябре? Ведь в это время только пограничники демобилизуются. У них пока замену не подготовишь, не отпускают, — удивился я, опираясь на свой жизненный опыт.

— Я из Афганистана.

— «Афганец», значит, — козырнул я газетно — журнальной осведомлённостью.

— Так точно, — кивнул он, улыбаясь так же приветливо.
— А всё-таки почему так поздно? Или у вас всё время так?

— Да нет, не всё время… Пятого января перешла границу банда, — он легко назвал не очень послушное славянскому языку восточное имя главаря банды, — после того, как мы её уничтожили, меня отпустили.
Парень только что из Афганистана! Эта новость крепко стеганула моё любопытство, не оставив шансов полускучной, работающей лишь на «укорачивание пути» пустой болтовне. Ведь он был там – за той чертой, где людям дано право убивать друг друга. И вот вернувшись из-за этой черты, ему (это было заметно) очень хотелось поделиться тем, что пережил. Я предложил ему имевшееся у меня в сумке пиво, которое укрепило контакт в нашей беседе, и, изредка делая глотки, потихоньку стал «афганца» расспрашивать.
— Там сейчас жара, а здесь так холодно. Я за эти два года отвык от таких холодов, рассказывал он ёжась в шинели. – Пообещал своему товарищу-земляку, что сначала заеду к его родителям, а потом поеду домой. Мы с Андрюхой самыми близкими друзьями были. Порой в бою у нас с ним до ругани доходило: я ему – «отходи, я тебя прикрою», а он – «нет, отходи ты, я прикрою».
Как-то непривычно было слышать из уст молодого парня, эти, казалось бы, абсолютно книжные слова. Ну, ещё естественны они были для уст старых ветеранов, но когда такое говорит двадцатилетний…

Так уж, к счастью, вышло, что целые поколения, родившиеся после войны, история не испытала огнём. И кое у кого из старших даже появилось мнение: вот мы выстояли, а вы – панки, рокеры, металлисты – драпанули бы так, что аж джинсы затрещали бы. Афганистан, конечно, не производит такого массового испытания, какими были гражданская и Великая Отечественная, а как бы берёт пробы из нынешних поколений. И вот результат: «Я тебя прикрою», — звучит в горах Афганистана, как эхо слов произнесённых под стенами Москвы и Сталинграда.
— Андрею в мае дембель, конечно, если всё нормально будет…, — сделал он ударение на последних словах, и с лица исчезла улыбка. И это не было похоже на дань приличию.
«Афганец» начал показывать фотографии, рассказывать о товарищах, запёчатлённых с ним. Вот он с ребятами на боевой машине пехоты, а вот перед ними груды захваченного у душманов оружия.
— Общевойсковики – те, в основном, на охране объектов, сопровождают автоколонны, а мы всё время в боях с бандами. На операции доставляют на вертолётах.

— Убивать приходилось?
— Приходилось.
— Сколько?..

— Двенадцать…, — после маленькой паузы он, как бы отвечая на мой вопрос, продолжил.
— Вначале снились, плохо на душе было, но когда видишь, как гибнут твои товарищи, да ещё бывает «духи» их специально уже мёртвых уродуют, то рука быстро начинает твердеть. Да вот один из них, — протянул «афганец» небольшой картонный прямоугольничек, плотно заклеенный в целлофан, пояснил, — удостоверение, которое выдаётся каждому «духу».
Среди вязи арабских букв была фотография бородатого мужчины. Обычно, бороды здорово накидывают года, но борода этого «воина ислама» больше чем на тридцать не натягивала.
— Жара — за сорок. Трупы быстро разлагаются, посиневшие, с тошнотворным запахом, но не бросишь же, ведь это твои товарищи, с которыми ты бок о бок жил и ходил в бой… — тем временем рассказывал мой собеседник.
— Вечером посмотришь на опустевшую койку, на тюбик выдавленной им пасты, на улыбающиеся фотографии его родителей и девушки… и такое может быть с тобой…

Так за разговорами незаметно пролетело время.
— Удачи тебе «афганец!» — пожелал я ему на прощание.

— Спасибо. Даже, не верится, что можно будет спокойно спать, не думать об опасностях, не рисковать жизнью, что всё это позади. А то мы даже постираться в ручей ходили с автоматами, — говорил он с возбуждением и радостью, которые редко покидали его лицо на протяжении нашей беседы. – Только сейчас по-настоящему понимаю, что такое мир!
Его китель был скрыт шинелью, а спросить я забыл: были ли у него награды?.. А наверняка были.

«Звезда Придонья» 23 февраля 1988 года.